Mein Blog: lustige Witze Witze Geschichten

Monologue Frau starb in der Unterdrückung des Kernkraftwerks Tschernobyl Feuerwehrmann.
<< Ich weiß nicht, was über den Tod oder Liebe ... zu erzählen? Oder ist es die gleiche Sache ... Was? ... Wir habe vor kurzem geheiratet. Ein weiterer Spaziergang auf der Straße und die Hände halten, auch wenn Sie ging in den Laden ... Ich sagte ihm: << >> Ich liebe dich. Aber ich wusste nicht, wie ich ihn liebte ... kann mir nicht vorstellen ... Wir leben in einem Wohnheim Feuerwache lebte, wo er serviert. Auf der zweiten Etage. Und es gibt drei junge Familien, die alle eine Küche. Und an der Unterseite, auf der ersten Etage stehen Maschinen. Rote Feuerwehrfahrzeuge. Es war sein Büro. Immer ich weiß, wo er ist, was mit ihm passiert? Mitten in der Nacht hörte ich ein Geräusch. Ich schaute aus dem Fenster. Er sah mich: << Fenster schließen und zu Bett gehen. An der Feuerwache. Ich werde bald >>. Selbst Explosion habe ich nicht gesehen. Nur die Flammen. Alles schien Licht ... Der gesamte Himmel ... hohe Flamme. Soot. Erhitzen Sie schrecklich. Und es ist immer noch nicht. Ruß aus der Tatsache, dass der Asphalt brannte, wurde das Dach mit Bitumen Pflanze bedeckt. Es gab, dann erinnerte er sich, wie auf dem Spielfeld. Schießen Sie die Flammen nach unten. Gelöscht heiße Beine Graphit ... Sie verließen ohne Leinwand Anzüge, wie sie in ihren Hemden und links waren. Sie werden nicht gewarnt, sie zu einem gewöhnlichen Feuer genannt wurden ... Vier Stunden ... Fünf ... sechs Uhr ... Um sechs wir mit ihm zu seinen Eltern gehen würden. Pflanzen von Kartoffeln. Von der Stadt Pripyat Sperizhe das Dorf, wo seine Eltern vierzig Kilometer lebten. Sow, Pflug ... Seine Lieblingsarbeit ... Mutter oft gedacht, wie sie wollte nicht, dass sein Vater ihn in die Stadt gehen zu lassen, auch ein neues Haus gebaut. Gezeichnet in die Armee. Er diente in Moskau in den Feuer Truppen, und als er zurückkehrte: Nur die Feuerwehr! Nichts anderes wird akzeptiert. (Stille). Manchmal, wenn ich seine Stimme hören ... lebendig ... Auch die Fotos funktionieren nicht auf mich, wie eine Stimme. Aber er nie verlangt und ich nicht ... Und in einem Traum ... Ich nenne ihn ... Sieben Uhr ... Um sieben Uhr wurde mir gesagt, dass er im Krankenhaus war. Ich lief, aber rund um das Krankenhaus war schon läuten die Polizei, niemand. Einige Maschinen << >> Krankenwagen nicht mehr durch. Die Polizei rief durch das Dach der Maschine nähern nicht. Niemand, den ich alle Frauen lief, alle, die Männer in dieser Nacht haben am Bahnhof waren. Ich lief für ihre Freundin zu suchen, sie arbeitete als Arzt im Krankenhaus. Sie packte ihr Kleid, als sie aus dem Auto kam: << >> Ich vermisste - << Ich kann nicht! Mit ihm schlecht. Sie sind alle schlecht >>. Ich halte es: << >> Nur aussehen. << Nun, - sagt er - dann laufen. Fünfzehn bis zwanzig Minuten >>. Ich sah ihn ... alle geschwollen, geschwollene Augen ... fast da ... << Milchproduktion. Viel Milch! - Er hat mir vertraut. - Dass sie mindestens drei Liter trinken >>. - << Aber er trinkt nicht Milch >>. - << >> Wer trinken. Viele Liter >> Ärzte, Krankenschwestern, vor allem Krankenschwestern im Krankenhaus nach einiger Zeit krank ... Die ... Aber niemand wusste es nicht ... starb Betreiber Shishenok An zehn Uhr morgens ... Er starb ... in der ersten ersten Tag ... Wir haben gelernt, dass unter den Trümmern eines zweiten links - Valera Hodemchuk. So bekam er nie. Betoniert. Aber wir wussten nicht, dass alle von ihnen - der erste ... Ich fragte: << Vassenka was >> zu tun - << Raus hier! Raus! Haben Sie ein Kind >>. Und ich - schwanger. Aber wie ich ihn verlassen? Anfragen: << Gehen Sie weg! >> Das Baby Baby speichern >> - << Erstes muss ich Sie Milch bringen, und dann entscheiden, >>. Resorts meine Freundin Tanya Kibenok ... Ihr Ehemann mit ihr auf der gleichen Station war ... ihr Vater, hatte er ein Auto. Wir setzen uns hin und gehen zum nächsten Dorf für Milch. Irgendwo drei Kilometer außerhalb der Stadt ... Wir kaufen eine Menge von Drei-Liter-Dosen von Milch ... Sechs - genug, um überhaupt ... Aber aus der Milch von ihren schrecklichen ... erbrach ganze Zeit das Bewusstsein verloren, sie eine Pipette setzen. Ärzte sagten, dass sie irgendwie durch Gas vergiftet wurden, sprach niemand über Strahlung. Und die Stadt wurde mit militärischer Ausrüstung gefüllt, blockierten alle Straßen ... ging nicht Zug, Zug ... waschen Sie die Straßen mit einigen weißen Pulver ... Ich war besorgt, wie kann ich in das Dorf morgen bekommen, ihn zu kaufen eine neue Milch? Niemand sprach über Strahlung ... Nur ging an die Militärbeatmungsgeräte ... Die Bürger durch Brot von den Geschäften, offene Taschen mit Rollen ... Kuchen auf dem Blech waren ... der Abend, hat das Krankenhaus nicht entgehen lassen ... Ein Meer von Menschen rund um ... ich stand vor dem Fenster, kam er auf und etwas rief ich. So verzweifelt! In der Menge hörte man: sie sind in der Nacht in Moskau getroffen. Wives verloren ihr alle auf einem Haufen. Entschlossen: Um mit ihnen zu gehen. Lassen Sie uns unsere Männer! Sie haben nicht das Recht! Sie kämpften, zerkratzt. Die Soldaten bereits die Soldaten standen, sind wir abgestoßen. Dann kam der Arzt und bestätigt, dass sie mit dem Flugzeug nach Moskau fliegen, aber wir brauchen sie Kleidung zu bringen - das, in dem sie waren an der Station niedergebrannt. Die Busse fahren nicht, wir werden durch die Stadt laufen. Kam mit dem Gepäck laufen, aber das Flugzeug war schon abgereist ... Wir speziell betrogen ... so dass wir schreien nicht, weine nicht ... Notch s ... Auf der einen Seite der Straße Busse, Hunderte von Bussen (bereits für die Evakuierung der Stadt vorbereitet) und auf andere Seite - Hunderte von Feuerwehrfahrzeugen. Sie wurden von überall her angetrieben. Die ganze Straße im weißen Schaum drauf ... Wir werden ... ... Fluchen und Schreien auf das Radio bekannt gegeben, dass sie die Stadt für drei bis fünf Tage evakuieren können, bringen Sie warme Kleidung und Sport Zöpfe tyumy, wird leben in Wälder. In Zelten. Die Menschen selbst freute sich: die Natur! Wir trafen dort der erste Mai. Ungewöhnlich. Vorbereitet Kebabs in der Straße ... Sie nahmen mit ihnen die Gitarre, Blockflöten ... rief nur diejenigen, deren Männer leiden. Ich erinnere mich nicht die Straße ... als ob aufwachte, als ich seine Mutter sah: << Mutter, Wasja in Moskau! Genommen durch spezielle Flugzeug! >> Aber wir geärgert Garten (und eine Woche das Dorf zu evakuieren!) Wer hätte das gedacht? Wer wusste dann, dass? Am Abend öffnete ich Erbrechen. I - im sechsten Monat der Schwangerschaft. Ich so schlecht fühlen ... snyu Nacht, er ruft mich an, während er noch am Leben war, rief mich im Schlaf: << Lucy! Lyusenka! >> Und als er starb, er wurde nie genannt. Nie ... (weint.) Ich am Morgen mit dem Gedanken aufstehen, dass ich nach Moskau gehen würde. Selbst ... << >> Wo bist du das - zu weinen Mutter. Sie versammelten sich auf der Straße und seinem Vater. Er zog sich aus dem Sparbuch Geld, das sie hatten. Money. Die Straßen nicht erinnern ... Die Straße wieder fiel aus dem Gedächtnis ... In Moskau, der erste Polizist in einem Krankenhaus liegen Tschernobyl Feuerwehrleute gefragt, und er sagte uns, ich war überrascht, weil wir Angst haben: Staatsgeheimnis, streng geheim. Sechste Krankenhaus - auf die << >> Schukin ... In diesem Krankenhaus, Spezialklinik, radiologische, sind keine Lücken nicht erlaubt. Ich habe Geld, um die Wächter, und dann sagt sie: Gehen Sie << >>. Jemand hat einmal gefragt, gebetet ... Und hier sitze ich im Büro des Leiters der Radiologie-Abteilung - Angelina Vasilyevna Guskova. Dann habe ich ihren Namen nicht kennen, nichts gemerkt ... Ich wusste nur, dass ich es sehen sollte ... Sie hat mich sofort gefragt: - Haben Sie Kinder? Wie ich beichten?! Und ich verstehe, dass es notwendig ist, meine Schwangerschaft zu verbergen. Lassen Sie ihn nicht! Nun, ich bin dünn, nichts für mich unbemerkt. - Ja. - Antwort. - Wie viel? Ich denke: << Wir müssen sagen, dass die beiden von ihnen. Wenn man - lassen noch nicht >>. - Ein Junge und ein Mädchen. - Seit zwei des Bären zu sehen ist, haben nicht mehr zu. Jetzt hören: das zentrale Nervensystem ist völlig schockiert, Knochenmark vollständig erstaunt ... << Na ja, okay - ich glaube - wird ein wenig nervös sein >>. - Ein weiterer Blick: wenn essen bezahlt - ich sende einfach. Umarmen und Küssen ist unmöglich. Nicht nahe kommen. Ich gebe eine halbe Stunde. Aber ich wusste, dass schon nicht weg. Wenn Sie gehen, mit ihm dann. Ich schwor mir! Ich ging ... Sie sitzen auf dem Bett, Karten spielen und lachen. - Bob! Shout it -. Stellt sich: - Oh, meine Freunde, ich bin verloren! Und hier wurde gefunden! Lustige solche Pyjamas es achtundvierzigsten die Größe, und er - der zweiundfünfzigsten. Kurze Ärmel und kurze Hosen. Aber der Tumor aus seinem Gesicht ist weg ... Sie eine Lösung gegossen ... - Warum bist du plötzlich verschwunden? - Fragte ich. Und er will mich zu umarmen. - Sidi Sidi, - wird ihm erlauben, nicht zu mir, Herr Doktor. - Es gibt nichts zu kuscheln. Einmal drehten wir es in einen Witz. Und plötzlich kam alles läuft und von anderen Kammern als auch. Alle unsere. Pripjat. Sie sind auch achtundzwanzig Menschen mit dem Flugzeug gebracht wurden. Was ist dort? Was haben wir in der Stadt. Ich sage, dass die Evakuierung der ganzen Stadt für drei oder fünf Tage genommen. Die Kinder sind still, und es waren zwei Weiber, einer von ihnen war der Tag bei einem Unfall am Kontrollpunkt im Dienst, und sie rief: - Oh, mein Gott! Sie sind meine Kinder. Was ist mit ihnen geschehen? Ich wollte mit ihm allein zu sein, na ja, lassen Sie es eine Minute betragen. Die Jungs fühlte es, und jeder kam mit irgendeinem Grund, und sie ging in den Flur. Dann umarmte ich ihn und küsste ihn. Er bewegte sich weg - nicht in die Nähe sitzen. Nehmen Sie den Stuhl. - Ja, all diese Torheit, - winkte ich ihre Hand. - Haben Sie, wo die Explosion stattgefunden? Was ist dort? Sie haben zuerst dort ... - Höchstwahrscheinlich diese Sabotage ist. Jemand speziell angeordnet sind. Alle unsere Jungs diese Meinung. Dann sagen wir so. Gedacht. Am nächsten Tag, als ich ankam, hatte sie schon eins nach dem anderen, jedes in einer separaten Station verlegt. Sie sind kategorisch zu gehen in den Flur verboten. Kommunizieren miteinander. Erschließt sich durch die Wand ... Punkt-Strich, Punkt-Strich ... Die Ärzte erklärt es durch die Tatsache, dass jeder Körper unterschiedlich auf Strahlendosis reagiert, und das unterstützen einander nicht. Wo sie waren, auch außerhalb der Skala Wände. Auf der linken Seite der rechten und der Boden unter ihnen ... Sie alle wurden vertrieben, einen einzigen Patienten ... Unter ihnen und über ihnen ein ... Seit drei Tagen habe ich mit meinen Freunden in Moskau gelebt. Sie sagten mir: einen Topf nehmen, die eine Schüssel haben, nehmen Sie alles, was Sie brauchen ... ich Truthahn-Bouillon für sechs Personen gekocht. Sechs unserer Jungs ... Feuerwehr ... Von einem Wechsel ... Sie waren alle im Dienst an diesem Abend: Vashchuk, Kibenok, Titenok, Pravik, Tischura. Der Laden kaufte sie alle Zahnpasta, Zahnbürste, Seife. Nichts davon war im Krankenhaus. Kleine Handtücher gekauft ... Ich frage mich jetzt meine Freunde, natürlich, fürchteten sie, keine Angst sein könnte, haben alle Kie Gerüchte ging, aber immer noch boten sich mir: Nehmen Sie alles, was Sie brauchen. Nehmen Sie es! Wie er? Wie sind sie alle? Sie werden leben? Leben ... (stumm). Dann traf ich viele gute Leute, ich erinnere mich nicht ... die ganze Welt auf einen Punkt verengt ... Shorten ... Er ... Er allein ... Ich erinnere mich an eine ältere Schwester, die mich gelehrt: << Es gibt Krankheiten, die nicht geheilt werden . Wir sollten sich hinsetzen und eiserner Hand >>. Früh am Morgen Mahlzeit auf dem Markt, und von dort aus zu ihren Freunden, kochen den Brei. Alle wipe, bröckeln ... Jemand fragte: << >> einen Apfel bringen. Mit sechs Halbliter-Gläser ... immer für sechs! Im Krankenhaus ... sitze ich zum ewigen EPA. Und am Abend - wieder am anderen Ende der Stadt. mir so weit genug? Aber drei Tage später schlugen sie vor, dass es möglich ist, in einem Hotel für das medizinische Personal zu leben, in dem Gebiet des Krankenhauses selbst. Gott, was für ein Segen !! - Aber es gibt kein Essen. Wie soll ich es zu kochen? - Sie müssen nicht kochen. Ihre Mägen aufhören Nahrung wahrzunehmen. Er begann sich zu ändern - ich jeden Tag einen anderen Mann traf ... Brennt stieg ... In den Mund, auf der Zunge, Wangen - kleine Geschwüre erschien zuerst, dann haben sie gewachsen ... Plast abgereist schleimigen plenochku ... weiße Farbe ... Gesicht ... Körperfarbe ... Blue ... Rot ... Grau-braun ... Und es ist alles mein ist, ist ein beliebter! Es ist unmöglich zu sagen! Es ist unmöglich zu schreiben! Und selbst überleben ... Gespeichert die Tatsache, dass all dies augenblicklich eingetreten ist; es gab keine Zeit zu denken, zu weinen, keine Zeit. Ich habe es geliebt! Ich wusste nicht, wie ich ihn liebte! Wir haben gerade geheiratet ... Wir gehen die Straße hinunter. Er packte mich in seine Arme und beginnen sich zu drehen. Und Küsse, Küsse. Die Menschen gehen durch, und alles Lächeln ... Klinik für akute Strahlenkrankheit - 14 Tage ... Für 14 Tage die Person stirbt ... Im Hotel am ersten Tag ich gemessen dosimetrists. Kleidung, Tasche, Geldbörse, Schuhe - alles verbrannt << >>. Und das alles auf einmal nahm ich. Sogar Unterwäsche. Nicht nur das Geld berühren. Stattdessen sind wir ein Krankenhauskleid sechsundfünfzigsten die Größe des dreiundvierzigsten und Pantoffeln gegeben. Kleidung, sagte bringen kann, aber vielleicht nicht, wenn es unwahrscheinlich ist, in der Reinigung << >> zu geben. Als solche erschien ich vor ihm. Scared: << Himmel, was ist los >> Und ich brachte es noch Suppe zu kochen ?. Versetzt den Kessel in einem Glas ... warf Es chicken pieces ... Kleines kleine ... Dann gab mir jemand einen Topf, so scheint es, die Putzfrau oder das Hotel Pflicht. Jemand - dosochki, wo ich frische Petersilie schnitt. Das Krankenhaus Kleid selbst, konnte ich nicht auf den Markt zu bringen, mir jemand die Grünen gebracht. Aber alles ohne Erfolg, konnte er nicht einmal trinken ... schlucken ein rohes Ei ... Und ich wollte etwas Leckeres zu bekommen! Als ob es könnte Grigorievich Pomo. Running Up mail: << Mädchen - fragen - Ich habe einen dringenden Anruf AMI Meter Eltern in Ivano-Frankivsk. Mein Mann stirbt hier >>. Irgendwie sie sofort erraten, wo ich war und wer mein Mann sofort verbunden. Mein Vater, Schwester und Bruder in den Tag flog ich nach Moskau. Sie brachten meine Sachen. Money. Die neunte Mai ... Er hat mir immer gesagt: << Sie nicht, wie schön Moskau vorstellen kann! Vor allem auf den Tag des Sieges, als Feuerwerk. Ich möchte Sie >> zu sehen. Ich sitze neben ihm in dem Haus, öffnete die Augen: - Wer ist der Tag oder Abend? - Neun am Abend. Öffnen Sie das Fenster - Es beginnt Gruß! Ich öffnete das Fenster. Achte Etage, die ganze Stadt vor uns! Blumenstrauß aus Feuer schossen in den Himmel. - Wow! - Ich habe versprochen, Ihnen die Moskau zeigen. Ich habe versprochen, dass die Feiertage mein ganzes Leben sein wird, Blumen zu geben ... Ich schaute zurück - zieht unter dem Kissen drei Gewürznelken. Er gab Geld Krankenschwester - und kaufte sie. Und er lief das Ganze nach oben: - My One and Only! Meine Liebe! Murren: - Was haben Sie bestellen die Ärzte? Sie können mich nicht umarmen! Sie können nicht küssen! Ich durfte nicht um ihn zu umarmen ... Aber ich ... ich hob und pflanzte es ... perestilali Bett ... immer ... ein Thermometer bringt und das Boot nimmt ... Die ganze Nacht um bewacht ... Nun, das ist nicht Kammer, und im Flur ... ich fühlte mich schwindlig, packte ich die Fensterbank ... der Arzt ging durch, er nahm mich bei der Hand. Und plötzlich - Sie sind schwanger? - Nein nein! - Ich war so erschrocken jemand hören zu haben. - Lasst euch nicht täuschen - er seufzte. Ich war so verwirrt, dass er keine Zeit über irgendetwas zu fragen hatte. Am nächsten Tag, als ich auf den Kopf gerufen wurde: - Warum täuschen Sie mich? - Fragte sie. - Es gab keinen Ausweg. Sag mir die Wahrheit - nach Hause geschickt würden. Heilige Lüge! - Was haben Sie getan !! - Aber ich bin mit ihm ... Mein ganzes Leben lang werde ich zu Angelina Vasilyevna Guskova dankbar. Mein ganzes Leben lang! Andere Frau kam auch, aber sie waren nicht erlaubt. Es gab bei mir ihre Mutter ... Mom Wolodja Pravik immer Gott fragte: << >> Nehmen Sie das Beste von mir. Amerikanischer Professor, Dr. Gail ... Er hat eine Knochenmarktransplantation zu tun ... trösten mich: es gibt Hoffnung, ein wenig, aber es ist. Solch ein mächtiger Organismus, wie ein starker Kerl! Sie riefen alle seine Verwandten. Zwei Schwestern kamen aus Weißrussland, der Bruder von Leningrad, diente dort. Jüngere Natascha, sie war 14 Jahre alt, war zu weinen und große Angst. Aber ihr Knochenmark ging besser als jeder andere ... (hält inne.) Ich schon sagen kann ... Bevor es nicht könnte ... ich zehn Jahre lang schwieg ... Zehn Jahre. (. Pausiert) Als er erfuhr, dass das Knochenmark von seiner jüngeren Schwester genommen wird, weigerte er sich: << Ich würde lieber sterben. Berühren Sie ihn nicht, es ist klein >>. Ältere Schwester Luda 28 Jahre alt war, ist sie eine Krankenschwester, Sie wissen, was geht. << >> Er gelebt hatte, nur -, sagte sie. Ich sah Betrieb. Sie lagen nebeneinander auf den Tisch ... Es gibt ein großes Fenster im OP-Saal. Der Betrieb zweistündigen ... Wenn Sie fertig sind, Luda schlimmer war als er, ihre Brust achtzehn Löcher, kommen schwer unter Narkose aus. Und jetzt die Kranken, der Behinderung ... Es war ein schönes, starkes Mädchen. Heirat kam nicht heraus ... Und dann wurde ich von einer Kammer zur anderen eilen, von ihm - zu ihr. Er lag nicht in einem normalen Raum, und in einer speziellen Druckkammer, hinter einer transparenten Folie, die nicht erlaubt war, zu betreten. Es gibt spezielle Werkzeuge sind, h Um ohne unter dem Film geht, Injektionen geben, setzen katetor ... Aber Klettverschluss an den Schleusen, und ich lernte, wie man sie benutzt ... Otsovyvat ... und ihren Weg, um es in der Nähe von ... sein Bett war ein wenig Stuhl ... er so schlecht fühlte, dass ich nicht einmal für eine Minute bewegen konnte. Er ruft mich ständig: << Lucy, wo bist du? Lyusenka! >> Genannt und ich rief ... Mehr Druckkammer, in der unsere Kinder waren, dienten dazu, die Soldaten, weil die Krankenschwestern weigerten, Schutzkleidung gefordert. Soldaten trugen das Schiff. Wischen Sie die Böden, ändern Bettwäsche ... Fertig ... Wo es Soldaten waren? Ich bitte nicht ... Aber er ... er ... Und jeden Tag höre ich: tot, tot ... starb Tischura. Gestorben Titenok. Gestorben ... Wie Hammer temechku ... Stuhl für 25 bis 30 Mal pro Tag ... mit Blut und Schleim ... Leder ala Riss in ihren Armen beginnen, Beine ... Alle ... blistered Als er wirft al den Kopf auf dem Kissen blieb Haarteile ... ich versuchte zu scherzen: << Auch freundlich. Keine Notwendigkeit, tragen einen Kamm >>. Bald werden alle von ihnen Tonsur. Sein ich geschert selbst. Ich wollte es immer noch selbst zu tun. Wenn ich Eski stehen fizich konnte, bin vierundzwanzig Stunden ist nicht ihn verlassen haben. Ich fühlte mich für jede Minute, sorry ... Warten Sie eine Minute, und es ist schade, ... (langes Schweigen.) Mein Bruder kam und Angst: << Ich werde dich nicht gehen lassen >> Aber der Vater sprach zu ihm: << Das gilt nicht leer? Ja, es wird in das Fenster passen! ! Als Feuerleiter >> exkommuniziert ilas ... Kosten - auf dem Tisch in seinem orangefarbenen ... Große, nicht gelb ist und Rosa. Smiles: << ich behandelt wurde. Take Me >>. Eine Krankenschwester von plenoch ku Wellen, die wir diese Orange nicht haben kann. Einmal in der Nähe von ihm seit geraumer Zeit, legen, es ist nicht das, was ist, für ihn unheimlich zu berühren. << Nun, essen, - zu fragen. - Sie mögen Orangen >>. Ich nehme eine Orange in der Hand. Und in dieser Zeit schließt er die Augen und schläft ein. Er gab immer Injektionen, so dass er schlief. Drogen. Die Krankenschwester sieht mich entsetzt ... Und ich? Ich bin bereit, alles zu tun, damit er glaube nur nicht über den Tod ... und dass seine Krankheit schrecklich war, dass ich Angst vor ihm ... Schrott eines Gesprächs ... Ich denke ... Jemand ermahnt << Sie dürfen nicht vergessen, dass, bevor Sie nicht mehr ein Mann, nicht einen geliebten Menschen, und eine radioaktive Objekt mit einer hohen Dichte der Infektion. Du bist nicht selbstmörderisch. Reiß dich zusammen >>. Und Ich mag ein Wahnsinniger: << ich ihn liebe! >> Ich liebe ihn und er schlief, flüsterte ich: << Ich liebe dich! >> Es war im Krankenhaus Hof: << >> Ich liebe das Schiff fliegen: << >> Ich liebe dich >> zu erinnern, wie wir mit ihm gelebt haben ... In unserem Hostel ... Er schlief Stark Nächte nur! wann wird meine Hand. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь... А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Schweigen. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит: - Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он? - А как мы его назовем? - Ну, это ты уже сама придумаешь... - Почему я сама, если нас двое? - Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка. - Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не ч увствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: <<Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не ч еловек, а реактор. Сгорите вместе>>. Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: <<Черт с тобой! Ты - ненормальная>>. Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: <<Беги!>>. На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каж дый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу: <<Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки>>. Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если ч то-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: <<Он умирает>>. - Она мне отвечает: <<А что ты хоч ешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора>>. Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку. Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв... Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: <<Васенька, я пойду. Я немножко отдохну>>. Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: <<Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!>> А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: <<Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу>>. В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: <<Как он там?>> - <<Пятнадцать минут назад умер>>. Wie? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у умер>>окна и кричала: <<Почему? За что?>> Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: <<Люся! Люсенька!>> - << Только отошла. Сейчас прибежит>>, - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили: << Хотите, мы покажем вам, во что его оденем>>. Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого... На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась... Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: <<Ждите наших приказаний! Ждите!>> Два или три ч аса колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: <<На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите>>. Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: <<Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?>> Мама: <<Тихо, тихо, дочечка>>. Гладит меня по голове... Полковник передает: <<Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика>>. На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. <<Быстро! Быстро!>> - командовал офицер. Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток... Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток ч еловек умирает... Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала <<Скорая помощь>>. <<Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон>>. Мне было двадцать три года... Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. <<Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?>> - <<Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет>>. А он вырос среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху... (Затихает надолго.) Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему! И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали <<Скорую>>... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: <<Рожать приезжай к нам>>. На две недели раньше срока родила... Мне показали... Девочка... <<Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя Наташенькой>>. На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был Наташенькой>>цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.) Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они принесли мне деревянную коробочку: <<Она - там>>. Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: <<Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька>>. Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила... Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно). Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих... Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает). ...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей меч тали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... <<Почему ты всегда необутый?>> - << Да потому, что у меня ничего нет>>. Пошла в церковь... Батюшка меня научил: <<Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему>>. Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: <<А ведомо тебе, как это делать надо?>> Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. <<А записку ты написала?>> - <<Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит>>. - << Там они все в одном мире. Найдут его>>. У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: <<Васенька, что мне делать? Я не хо чу без тебя жить>>. Днем иду мимо детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: <<Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!>> А в другой раз так попрошу: <<Васенька, мне не надо мужчины. Лучше т ебя для меня нет. Я хочу ребеночка>>. Мне было двадцать пять лет... Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: <<Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду>>. Я хотела быть, как все... Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго не могла... Слезы катятся... ...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: <<Тебе нельзя рожать>>, и врачи пугали: <<Ваш организм не выдержит>>. Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат показывал... <<Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой>>. А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: <<Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?>> Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... <<Мамочка, тебе водички дать>>. - <<Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи>>. И хватанула его дать>>за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: <<Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйд у>>. Он тоже болеет: две недели в школе, две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: <<Покажи нашего ребеночка>>. Мы с Андрейкой приходим... А он приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней... Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-насто ящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном... Но я вам рассказывала о любви... Как я любила...>>. Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко
ИНДИЙСКИЙ ЧАЙ.
В ту ночь город словно взбесился: не успел я придти в себя после четырёх выездов и только настроился на чашку горячего чая, как дверь в комнату распахнулась, и на пороге возник потный Артёмов, который, размахивая руками, пророкотал: <<На выезд! Schnell! На Аптечной Попытка суицида >> Матерясь, я вскочил с дивана, выбежал на лестницу и, пытаясь попасть рукой в проклятый рукав замызганной куртки с катафотами, ринулся вниз, где уже ожидала машина В ту ночь мечтам о чашке чая не суждено было сбыться никогда: каждый раз, блаженно наблюдая за пузырьками, отделяющимися от шершавого грифеля кипятильника в стакане с водой, я вздрагивал от грохота двери и зычного крика Артёмова: <<На выезд! Schnell! В Шмидтовском проезде на дереве застряла кошка!>> или <<На выезд! Schnell! На Кутузовском проспекте из квартиры бежал удав!>> Теперь суицид. И всё в одну ночь, по порядку, словно так и было запрограммировано. На подоконнике второго подъезда семнадцатиэтажки металась молодая девушка в ночной рубашке. Она периодически садилась, свесив ноги вниз, - и тогда толпа кричала от страха - и периодически вставала - тогда толпа тоже крич ала и тоже от страха. Внизу в свете уличных фонарей уже дежурила скорая помощь, а на земле немолодой женщине, как видно матери девушки, делали успокоительный укол. Лерочка, перестань! хрипел подле обезумевший от горя отец и простирал руки кверху. Подумай о нас! Весь двор был заполнен людьми, которым определённо надо было выходить на работу, но которые, естественно, не могли отказать себе в удовольствии посмотреть на чужое горе, пусть и в три часа ночи. Некоторые успокаивали бившуюся в истерики мать, надеясь в глубине души, что девушка упадёт и будет о чём рассказать друзьям, соседям и сослуживцам. Ведь став свидетелем чьего-либо несчастья, ты окружаешь себя ореолом славы, к тебе приковано всё внимание, а ты, подогреваемый любопытными взглядами таких же зевак, живописуешь: <<И тогда я увидел, как от её головы растекалась огромная лужа. Ja! А кишки валялись немного дальше Она упала животом на трубу и их вынесло метров на пять левее. Виктора Иваныча машину забрызгало, представляете!>>. Все представляют и охают Надо сетку растянуть внизу, - бросил я Артёмову. Прикинул расстояние от подоконника до земли. Прорисовал мысленно траекторию. Метра на два от фасада. Да Артёмов махнул рукой. Пытались уже. Не подпускает. Кричит, что сейчас же броситься. - Мать твою! сплюнул я. Какие же умные суицидники пошли, а! Артёмов кивнул. Я не сводил глаз с окна: ситуация явно накалялась, было видно, что девица уже на пределе, устала, тонкие ноги её тряслись и в любой момент она могла соскользнуть вниз. Чёрт! я почесал голову. Пойду! Sie können nicht! умоляюще прошептал Артёмов. Услышит дверь всё, пиздец, Саша! Прыгнет! - Не прыгнет! отрезал я. Сто процентов театр! Сам знаешь. Я шагнул вперёд. Артёмов вцепился в рукав моей куртки: - Нельзя! Это не театр, Сашок! У неё парень умер, она с ним пять лет встреч алась! Отец сейчас рассказал Филиппову. Это очень может быть! Я промолчал. В моей пятилетней практике спасателя встречалось всякое, но среди молодёжного суицида подавляющее большинство составляли <<театралы>>, люди, которые хотели привлечь внимание к своей проблеме таким вот способом. Одну девушку вытащили из ванны с перерезанными венами. Она ночью пустила воду, чтобы услышали родители, легла и молчала. Два часа. Молчала, когда родители обеспокоились, когда поняли, что дочь два часа не выходит из ванной комнаты. Молчала, когда кричали под дверью. Молчала, когда бросились вызывать скорую. А когда отец стал ломать дверь, взяла и перерезала. Потому, когда отец вбежал, крови для двух-то часов было совсем мало. Даже отец понял, хоть и дар речи потерял в тот момент. Я смотрел на окно и понимал, что выход один. Как всегда. Подкрасться. Стать невидимым и неслышимым. Протянуть руку. И постараться успеть. Артёмов один раз не успел. Это было полтора года назад. Скрипнула чёртова половица в хрущёвке. Она оглянулась. И ушла. Für immer. Сорокалетняя женщина, лаборант МГУ, мать двух детей, брошенная мужем-пропойцей. С тех пор, когда поступают вызовы по суицидам <<из окна>>, Артёмов потеет, и руки подрагивают. В подъезд путь заказан. Это известно. Если она увидит, может ещё больше занервничать. У кого окна с обратной стороны? обратился я к зевакам. Мне нужен первый этаж. Артёмов побледнел. Саша Из толпы вышаркнула худенькая старушка: <<У меня>>. Я поманил её рукой, и мы пошли за дом. По дороге она всё тараторила: <<Горе-то какое, а? Но вы-то небось насмотрелись, а? А вы её спасёте? А?>>. - Ключи есть? спросил я старушку. Она порылась в карманах и протянула мне связку на потемневшей от времени резинке. Я вспомнил, как такую же резинку мне в детстве продели через рукава пальто и пришили к ней варежки, чтобы не потерял: весь семейный бюджет уходил на покупку мне новых варежек. Täglich. В тот день я взял и потерял их вместе с пальто - Какое окно? спросил я. Старушка показала. Думать было некогда. На земле виднелось несколько битых кирпичей. Выбрав кусок, потяжелей, я разбил стекло и полез внутрь квартиры. Зачем же уж так! понеслось мне в спину. Стёкла сразу бить Черти! На пенсию-то купишь стекло разве Эх! Я оглянулся. Ты зато, бабуля, сегодня, можно сказать, жизнь спасёшь человеческую! Я спрыгнул на пол и огляделся: на диване-уголке сидел старый толстый кот и, недоверчиво поглядывая на незваного гостя, вылизывал передние лапы. На плите выкипал чайник: как видно, бабка очень торопилась посмотреть, что за шум на улице. Я с тоской вспомнил о том, что сегодня у меня так и не получ илось выпить чаю. Внезапно я разозлился: все люди как люди, сидят по домам в тепле, а тут ползай по чужим квартирам, спасай всяких дурёх. Я выключил камфорку, прошёл через кухню и вышел в тёмный коридор. Вздохнул. В последнее время я быстро уставал. А сейчас чертовски хотелось чаю. Нащупал рукой выключатель. Вспомнил, как в детстве всегда называл этот предмет <<включателем>>. Мне казалось, что главная его функция не выключать, а наоборот включать, чтобы был свет. Но люди решили иначе и назвали его << выключателем>>. Открыл входную дверь и вышел в общий коридор. На стене висел пожарный гидрант. Я вспомнил, как в том же детстве, забывая ключи, я часами просиживал под таким же на газете, постеленной на полу, ожидая маму с работы. Соседи звали к себе, но я стеснялся и говорил, что <<мама уже скоро придёт>>. Из коридора я вышел к лифту, но вызывать его не стал был риск застрять а пошёл к лестнице. В принципе на такие ответственные задания не полагалось идти одному, но в определённых ситуациях лишние люди были бы помехой, и это было моим жёстким условием. Условием профессионала. Подниматься было высоковато: четырнадцатый этаж. Я осторожно открыл дверь и шагнул на тёмный лестничный пролёт. Как всегда пахло рвотой и экскрементами. Это были не спальные, а <<сральные>> районы, куда в конце восьмидесятых переселили всё быдло: лимитчиков и военных. Осторожно ступая по влажному от мочи бетону и освещая себе путь карманным фонариком, я двинулся наверх. Луч скудного света поминутно выхватывал шокирующие откровения на стене, оставленные первобытными обитателями дома и его окрестностей. Одиннадцатый этаж. Я остановился, достал рацию: <<Начинайте!>>. Сейчас с улицы её начнёт отвлекать профессиональный психолог. В этот момент я достигну четырнадцатого этажа, просочусь, как воздух, в квартиру входная дверь закрыта, но, к счастью, не на ключ. Самое главное, чтобы она не почувствовала. Господи, как хочется чаю! С улицы послышался хорошо знакомый голос Филиппова: <<Лера! Послушай меня! Прыгнуть ты успеешь Я тоже был в такой ситуации Пожалуйста, выслушай меня!>>. Ich lächelte. Выключил рацию. И бросился наверх... Четырнадцатый этаж. Квартира 56. Справа. Из-под двери льётся свет. Где-то там разыгрывается чудовищная трагедия уставшего от жизни человека... Я подкрадываюсь к двери, слушая своё сердце. Там за дверью другой мир: мир боли, мир отказа от всего, мир разбитых вдребезги иллюзий. Но сейчас нельзя думать об этом. Надо действовать! Надо действовать! Пожалуйста Я разуваюсь, дотрагиваюсь до дверной ручки. Трогаю её, изучаю. Привыкаю. У меня свой стиль. Я не люблю шум. Я не люблю, когда на меня смотрят. Это особое таинство. Промахов не было. Поэтому сходит многое с рук, чего другим не прощают. Я пробую повернуть ручку. Она поддаётся без скрипа. Я поворачиваю сильнее наглею. Верх профессионализма обнаружить себя и не растеряться. Принять решение в одну секунду. Ручка проворачивается до конца. Я ласково надавливаю на дверь всем своим корпусом. Дверь готова скрипнуть, я это чувствую и замираю. Из квартиры доносятся рыдания, и в этот момент я приоткрываю дверь. Становлюсь на корто чки, просовываю в щель маленькое стоматологическое зеркальце и навожу его на кухню. В отражении мелькает стол с синей клеёнкой, чей-то портрет на стене и Вот появляется худенькая спина в ночной рубашке. Я выбираю момент, когда будет можно. Это не объяснить, ибо это чутьё. Я чувствую её. Sie können! Я впрыгиваю в квартиру, по-кошачьи бесшумно приземляюсь на пол и немедленно прячусь за выступ стенного шкафа. Слышу с улицы голос Филиппова: <<Хуже некуда думать, что никому не нужна! Слышишь, Лера!>>. - Отстаньте! кричит спина. Вы все так говорите! Вы все!!! Это ваша работа! С самого детства перед каким-либо важным решением я начинал отсчёт: <<Три! Два! Раз!>> Я смотрю на часы: три двадцать семь. Пора! Три! Два! Einmal! Я пересекаю холл и быстро иду на кухню, не сводя глаз с худенькой, вздрагивающей спины. Господи, как я устал! Как хочется чаю Её голова начинает поворачиваться назад. Три! Два! Einmal! Я кидаюсь вниз, на пол и быстро-быстро перекатываюсь к стене, под подоконник. Ich nicht bemerkt! Плохо, Саша! Sehr schlecht! Могла заметить. - Оставьте меня все в покое! слышатся рыдания над самой головой. Я перевожу дух и смотрю на плиту. На плите стоит чайник. Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Ярость овладевает мной. Всю ночь я хотел лишь ч ашки чая. Горячего чая! Душистого, сладкого, горячего чая! Что ещё сегодня!!! Визгливые рыдания ставят точку на всём. В голове раздаётся сухой щелчок. Решение просто. Я осторожно приподнимаюсь и тяну сзади руки к девушке. Сердце бешено колотиться. Jetzt! Jetzt! Надо будет резко, чтобы даже не поняла! И тогда будет чай!!! Три, два, раз Пшла-а-а-а, тварь!!! Я порывисто толкаю её в спину, поднимаюсь в полный рост, протягиваю руки, будто пытаюсь поймать из последних сил. Слышу, как крик становится слабее, слабее И удар И визги людей И оборвавшийся в рупоре голос Филиппова. Я делаю беспомощное лицо и опускаю руки. Она сама этого хотела, а я лишь хотел чай - Как же так, как же так - бормочу я, сидя на стуле. На кухне топчется следователь с блокнотом. В квартире девушки толпа: судмедэксперты, фотограф, телевидение Я накрыт пледом, зубы стучат о кружку с чаем. Рядом стоит Артёмов и хлопает меня по плечу: <<Ну, ничего, ничего, родной Со мной тоже Всё в первый раз Она сама так решила. Ты не виноват >>. - Вы позволите? следователь манит рукой Артёмова, и оба выходят в прихожую. Я остаюсь один. Зубы перестают стучать. Я смотрю на сверкающий под светом люстры чай, жадно втягиваю ноздрями душистый пар, осторожно дую на божественный янтарный напиток. Улыбаюсь. Индийский! Тот самый

Я конечно мудак, что влез в эту историю, но наверно по-другому незя было, звезды мля, наверно и прочее говно... судьба короче... Я был пьян, конечно, как все мое поколение.. Мне не хватало тепла, любви, надежды в будущее и веры в прошлое... Блять.., да пизжю я на сто процентов, просто охота была нажраться, спариться с самкой, оставить след в истории или просто наследить... Короче, я к чему-то созрел.. Бывает такое у мужика, надо что-то поменять в жизни, плюнуть на все... махнуть рукой, прощелкать ебалом ради жизненных принцапов, подготовиться и проебать че инть во имя идеи.. У вас такое было? У меня такое случилось 18 мая... Обычная дата и нехера тут искать совпадений. Ну может я первый раз вздрочнул в этот день или сисястая химич ка в восьмом классе мне улыбнулась, а я долго воображал ее пилотку и нервно просыпался по утрам... Короче, ни хера этот день не предвещал, все нач иналось как обычно... Не, опять не так... Если счас анализировать на трезвую голову, то этот пиздюк визжал как-то подозрительно, не тек как всегда.. Как правило, он включал какое-то мудацкое радио, я ебенил его за это по макушке и у меня был еще 15 минутный перерыв, потом опять радио, ебок... и еще 15 минут сч астья. Этот день он начал с сигнала SOS, визжал конкретно и надрывисто, как на << Титанике>>, я первый раз я ощутил себя трезвым с утра от такого шока. - Ты будешь завтракать? - Да, я бы пожрал че-инть.. - Ты же никогда не завтракаешь??? Заебись день начался... Следующий ход по шахматным правилам: <<А хуйли ты спрашиваешь тогда?>>, но это грозит женской истерикой... Я вообще это дерьмо всегда жопой чувствовал, но сегодня чутье подводит.. - Бляяяя... у меня и так гемор на работе, сама знаешь... хоть ты мне не конопать мозги с утра, там и так желающих полно... Просто чай налей... В обмен на горячую чашку чая я получаю холодные отношения как минимум до ве чера, но сегодня чета мне похеру, я встал не стой ноги, у меня сегодня кризис среднего возраста на... не подходи родная... Когда я начал жить вместе с ней - мы сразу договорились, у нее раз в месяц критические дни и плохое настроение, а у меня раз в месяц запой и пару дней я отсутствую дома. Все честно мля... Но план был хуевым изначально, вскоре я отклонился от графика, да и у нее все как-то участилось, экология наверно.. Через десять минут меня уже плющит от безумной скорости передвижения по московским улицам. - Да Оль, слушаю... - Олег, ты где??? - Где, где... везде, в пробке я, че случилось? - Тебя Баян требует, уже на всех тут наорал... Давай быстрей... - Ага, ща крылья приделаю и через 30 секунд буду. - Олег, я серьезно, он в бешенстве... - Скажи, что я Президента жду... - Какого президента??? - Нашего блять, дура, Российского... Када Кутузу откроют, тогда и буду - Козел... Вот и поговорили, молодец Олег... два скандала за час, бьешь все рекорды, ты настоящий профессионал... А вот секса с Баяном, скорее всего не избежать, будет иметь тебя ритмично и методично, садо-мазо в лучшем виде, готовься Олег, пиздатый день... весна в воздухе... У вас когда инть была мысль переехать попрошайку в инвалидной коляске, который катается по пробке? Или пару бомжей, которые грязными тряпками пытаются вытереть вам чистое стекло? У меня такое бывает, не здоровая фигня конечно, но я, в общем, не об этом.. Когда постучали в окно, я уже был морально готов вспомнить весь запас ненормативной лексики, обдумал куда я его пошлю, и что он там будет делать, и как ему это понравится... Даже настроение улучшилось. Я вообще это дерьмо всегда жопой чувствовал, но сегодня чутье подводит... Я открыл окно. Последующие две минуты запомнил весьма смутно. Я увидел упругую грудь, зачем-то затянутую в красное платье, изящную шею и алые губы... длинные ресницы и обалденные по красоте глаза, на дно которых я тут же погрузился. Все вокруг утратило реальность, поплыло... Я видел только эти глаза.. Ни одна трава так не забирала, чессн слово.. Никогда не верил в гипноз и прочую херню. Еще в школе, пара мудаков-иллюзионистов, собрав с родителей по рублю, пыталась проделать над нами, малолетними пюздюками подобные фокусы, а я тогда долго ржал лежа на банкетке и наблюдал, как взрослый детина с серьезным ебалом машет надомной руками.. Кстати, рубль этот я им так и не отдал, фокус не удался мля... На него была куплена первая пачка сигарет <<Космос>>, коробка <<Охотничьих>> спичек, которые горели в воде и есче мороженное... Да и о цыганках собственно, представление до этого момента у меня было иное. Нечто черное, грязное, в цветном платке и золотыми зубами... Дай милый погадаю... А здесь все было иначе... Словами это хрен опишешь, видеть надо и все такое... Невероятное по красоте лицо, какой-то цветок, вплетенный в роскошные волосы и эти глаза.. Ее лицо я запомнил четко, как ни странно. Бляяя... Ну разве ч то химичка могла с ней сравниться... Может это была та самая любофь с первого раза <<они жили долго и счастливо, кремировали их тоже в один день...>>. Она наверно мне что-то говорила, тока я не слышал не фига. Вот так, за две секунды, здоровенный детина за рулем своего табуна под триста кобыл превратился в имбицила, пускающего длинную струйку слюни себе на яйца... Охуительные ощущения... рекомендую... Очнулся я, когда услышал, как закрывается дверь машины. Еще через несколько секунд я вспомнил, что видел руку какого-то мелкого пиздюка, стаскивающую с заднего сиденья мой невзъебенно дорогущий портфель, а вместе с ним паспорт, деньги, права, документы на машину и еще кучу разного хлама. Но это все была хуйня... Вместе с чемоданом уплывали 18 листков белой бумги, уже прочитанных и подписанных серьезными, толстыми дядьками... То, над чем я работал последние полгода, и то, за что Баян точно сделает из меня пассивного гомика.. Вот тут меня серьезно прибило. И я побежал... Ебанрот, я последний раз в студенческие годы так бегал. Физрук мне вежливо тогда объяснял, что <<физ-ра >> это тоже предмет, и что ходить на него надо, как и на все остальные, >> и ч то если я не пробегу за 14 секунд вот от этой херни вот да той, то буду бегать в 50 раз больше и в кирзачах, а может даже и в костюме химзащиты... Стимул нихуевый конечно был, но сегодня я бежал даже быстрее... Наши губастые, чернозадые меньшие братья, которые выигрывают олимпиады, тут просто отдыхали... Ряды машин мелькали вокруг меня. Пацана уже давно сдуло ветром, но ее красивая задница еще маячила где-то на горизонте. Я почему-то вспомнил лицо Вовы Кондратьева, такое милое, доброе, лысое, с кривым носом и парой металлических зубов. Вова, собственно, у нас на фирме занимался самым интеллектуальным занятием он целыми днями с умным взглядом фтыкал в монитор, на котором отображались картинки с многочисленных видеокамер, которыми Баян, в свою оч ередь, увешал все здание поле первого покушения в 96-ом. А как Вова улыбался... Приятный мужик, в общем... О том, что Вова это Вова, знали далеко не многие. Все звали его за глаза просто <<Лобзик>>. Причиной тому, возможно, была широкая лобная Вовина кость и брежневские брови. А может тут была виновата легенда о том, как Вова отпилил обычным электрическим лобзиком некоторые важные органы тем самым парням, которым босс не понравился в 96-ом... Хер его знает, пиздешь конечно... Но, один фиг, тот факт, что Вова, как простой охранник получал больше чем я, и что Баян, таскал его на самые ответственные мероприятия, меня напрягал не по-детски. Я побежал быстрее... - Ало, Олег это ты? Олег... Я хотела извиниться за утро. Мы неверно оба были не правы... - Га-вно вап-рос даро-гая, из-вине-ня при-няты.. - Олег, а что ты там делаешь? - Бе-гу, блять.. С этими словами труба безнадежно улетает в сторону, теряя по пути аккумулятор и унося с собой обрывки моей почти семейной жизни. Щас уж не иббет, будем считать, что я ее случайно выронил. Кажется, я ее догонял. Она свернула во двор сталинской девятиэтажки и забежала в подъезд. Я рванул за ней вверх по лестнице. Когда я добежал до последнего этажа меня охватил легкий умственный ступор. Площадка была пуста, на чердак вела только тоненькая металлическая лестница и люк в потолке. Я вообще это дерьмо всегда жопой чувствовал, но сегодня чутье подводит... Я приподнял крышку люка и тут же в нос ударил запах сырости. Весь пол ч ердака был засыпан еловыми опилками, наверно пятидесятилетней давности. Ч ерез боковые окна прибивался свет, а в его лучах летали клубы пыли. Я ударился башкой об не струганную деревянную балку. Иппать... - это больно. Пара голубей испуганно перелетела с места на место. Она, как ни странно, стояла у окна, всем своим видом выражая, что ни капли не смущена происходящим. Я не причем, я так... пописать забежала.. Я малость охуел от такой наглости, но она первая вступила в переговоры. - Если ты сдашь меня ментам, то больше не увидишь своих вещей. - Я ща вырву тебе оба глаза, и ты много еще вещей не увидишь... - Не сдавай меня, ладно? Я отдам тебе все... Ее волненье выдавала только часто поднимающаяся грудь и пальцы, которые побелели, впиваясь в подоконник. Сейчас я мог внимательно рассмотреть, насколько она была хороша. Обалденные, с отчетливо просматривающимися сосками груди, тонкая талия и округлые бедра... Ипать.. трусов на ней кажись не было... Я резко схватил ее за руку и притянул вплотную к себе, она даже не вскрикнула. Я почувствовал запах ее волос, и поймал себя на мысли, что думаю уже совсем не о том. Она это поняла и на уголках ее губ показалась еле заметная улыбка... Моя рука пролезла в ее тесное декольте и я с силой рванул красное платье. Я наверно ходил по краю бездонной пропасти, хотя опять пизжю... - я в нее уже провалился Надо признать, что ебся я в этот раз, на редкость самоотверженно. Ни голубиный помет, падавший мне на голую спину, ни периодически всплывающий в мозгу образ Вовы Кондратьева на пару с Баяном не могли ослабить могучего стояка. Да и она уже тоже завелась, с невероятной, не девичьей силой прижимала меня к себе и вскрикивала при каждом ударе. Ее тело сводило меня с ума, второй раз за день ей удалось отключить мое сознанье. Однозначно, это была лучшая ебля в моей жизни, одни животные инстинкты и ни кокой психологии. Мне все было глубоко похую, наверное, первый раз за последнее время. Я опустил голую жопу в опилки и закурил сигарету. - Где чемодан-то? Она молча достала из какого-то темного угла мой портфель и принесла его мне. Все было на месте, весь хлам и этот сраный контракт, ради которого я побил олимпийские рекорды. Я вернул себе все. Я был по настоящему счастлив. Гордо оторвав голую жопу от опилок, я вытянул вперед, то над чем я работал последние пол года, но жизнь мне приготовила очередной сюрприз... Из темноты противоположной стены возник образ малолетнего пизденыша, в руках которого отчетливо виднелся ствол, направленный мне прямо на яйца. Никакие слабительные тут не нужны, все и так было понятно я обосрался. Это был тот самый гавнюк лет 12-ти, который стащил мой чемодан, и черный ствол очень убедительно смотрелся в его ручонках. Иппать, то, что ствол пневматический, я понял, когда услышал глухой щелчок выстрела, успев только инстинктивно прикрыть яйца листками договора. Мир тут же окрасился совершенно другими красками. Последний раз я испытывал нечто подобное, когда подставил свое достоинство под летящий мяч и мастерски отбил штрафной на втором курсе института. Народ тогда терпеливо таскал мне в палату дешевый коньяк и приговаривал, что до свадьбы однозначно заживет, ибо нехера с такой опухлостью жениться.. Мой вопль стал вторым по значимости потрясением для ветхой постройки со времен Великой Отечественной, чердак выдержал. Голуби моментально зацементировали трещины во всей конструкции, а вот мне было реально хуёво.. Девка заржала, подхватила свои вещи и мой чемодан, что-то крикнула пацану и моментально съеблась из поля зрения. Минут через двадцать, когда развеялись цветные круги перед глазами, я приподнялся, подобрал свои штаны и молча пошел к люку широко расставляя ноги..

На этом история не заканчивается нихуя... Что будет потом? Потом... Потом я принесу Баяну контракт, уже прочитанный и подписанный серьезными, толстыми дядьками, с маленькой сквозной дырочкой посередине... Потом, вся контора будет надомною ржать, а я два месяца буду искать себе новую работу... А еще я отстегну бабла немножко, восстановлю документы и заберу со штраф стоянки свою машину, которую оставил при сложных обстоятельствах.. Спасибо, что не спиздили. И еще наверно, я схожу в диспансер, где практически слепая бабуля будет мне говорить: <<Снимайте трусы и подходите ближе... Ближе... Блииииже...>>. Потом, правда, меня успокоит, сказав, что странный вид члена скорее связан с пулевым ранением левого (моего самого любимого) яйца, нежели с венерич еским заболеванием... Но это все будет потом А сейчас, лицо Димона озаряется радостной улыбкой. Он мне торжественно показывает окровавленный пинцет и металлический шарик, который извлек из моих мудей, со звоном бросает его на дно приготовленной посудины. В простую бальничку я не решился тогда ехать и позвонил Димону. Он вечно дежурил как медбрат в своей 56-ой, периодически выписывая мне больничные. Ну когда там работа заебывала до крайней степени, или когда просто было похмелье. Короч е, выручал меня не по-детски уже сотню раз. Но такой энтузазизм в его глазах я видел впервые. - Док, а у меня дети теперь будут? - Неибацца сколько, ты кажется уже беременный... Я те кстати магу заодно аппендицит вырезать, не хошь? Я допиваю остатки спирита из какой-то мензурки и мое ебало растягивается в ответной улыбке. Прежде чем окончательно вырубиться я успеваю только сказать <<Нет док, спасиб, я еще поживу...>>, кафельная плитка операционной медленно расплывается в большое белое пятно...
В пионерском лагере-2.
- Ну че, Вован? Давай его сожгем что ли. А вожатому скажем, мол спиздили? - Или у задротов отобрать? - Не получится наш один такой. Да и стуканут они. Че делать блять? Че блять делать? Вдруг на плечо Жегана упал крупная лепеха птичьего говна. - Хуяк! удивился Жеган. - Как блять бомбардировщик! - или как штурмовик. Епты - птицы! Нам надо использовать в качестве двигателя птицу. И пиздец победа. А птиц то мы умели ловить. Через пару часов поймали галчонка. Мелкого, но шустрого. Привязали ему к ноге кусок деревяшки штурмовиком решили пока не рисковать, мало ли куда этот мудак полетит, - и отпустили. Галчонок повизжал мальца, поохуевал немного и полетел. Деревяшка привязанная веревкой к его ноге, взлетела с небольшим разгоном следом. - Охуенно! констатировали мы. Правда, веревка отвязалась и прыткий галч онок съебался, но поймать еще одну птицу было не сложно. На следующий день, мы решили показать наше чудо кружку. Дима, узнав что мы собираемся поднять готовый штурмовик в небо, очень обрадовался и позвал еще всяких обсосов из разных отрядов, и до кучи директора. Директор был мудак и нас недолюбливал, считая что ошибкой было нас пускать в его образцовый лагерь. Ну и хуй с ним с этим директором. Точнее с ним пиздец какая история приключилась под конец смены, но об этом в другой раз. Короче этот мудак Дима созвал весь лагерь к обеду. Типа торжественный запуск легендарного самолета. Мы с утра самого носились по территории лагеря в поисках подходящей птицы, но как назло ничего не попадалось. Все съебнули суки. Пришлось ловить неэстетичную ворону. - Ладно, Вован. Ворона, так ворона сильней полетит. Мы крепко привязали к ногам птицы веревку с самолетом. Самой вороне заклеили клюв, чтобы она своим карканьем не портила праздник и покрасили тварь в голубой цвет чтобы сливалась с небом и не отвлекала внимание восторженных обсосов от парящего штурмовика. И вот торжественный момент старта. Куча мудаков собралась на линейке. Я вышел на сцену с самолетом, прикрывая его рукой очень уж он уебищно выглядел, а Жеган чуть вдалеке за щитами с бодрыми пионерами притаился с вороной. Еще минуты три Дима толкал какую-то шнягу про подвиги и прочую хуйню, потом он замолк и отошел. - Раз, - скомандовал я, - два, три, - на счет пять Жеган подбросил вверх ворону. Все замерли, уставившись на штурмовик. Ворона, сука блять, немного помахала крыльями, при этом самолет развернуло и он немного протащился по <<взлетке>>. Потом эта тупая тварь решила узнать, что ей мешает лететь, кроме склеенного ебла и привязанной веревки. Увидев самолет, она рухнула рядом с ним и немного пошароебясь вокруг, несколько раз ебнула по клювом по корпусу. Все в охуевании уставились на покрашенную ворону. Глупое животное, меж тем, вошло в азарт и довольно быстро раздолбала штурмовик, потом насрала рядом и съебнула шурша голубыми крыльями и унося с собой остатки Ил-10. В абсолютной тишине, наконец раздался голос директора: - Изверги. Просто живодеры хуже фашистов! Нам дали пизды, отчитали перед всем лагерем и запретили до конца смены ходить купаться и посещать дискотеки. Естественно, что о карьере авиамоделистов тоже пришлось забыть. В общем, полный пиздец натуральный концлагерь. К тому же еще и директор постоянно сука следил за нами. - Чтобы вы еще кого не замучили! говорил он при этом. Но бля, до конца смены мы в лагере так и не продержались. Причем пиздец устроили по полной. Но об этом в другой раз... В общем, нас бля прижали конкретно. Мы с Жеганом стали типа изгоями и никто с нами не водился. Хуле сам директор сказал, что мы изверги и хуже фашистов. К тому же сразу после этого события последовали еще два инцидента, окончательно поставившие нас вне закона. Во-первых, голубая ворона вскоре сдохла. Ее вонючий труп был найден мелкими обсосами октябрятами в бассейне. Естественно, ее смерть записали на наш с чет. Как будто бы ни хуя не было понятно, что с переклеенным еблом и покрашенным туловищем, вороне не долго оставалось жить. Второе происшествие было хуже. В субботу мы с Жеганом все-таки проникли на дискотеку в клуб. И там, подкупив сигаретой диск-жокея, попросили поставить нашу кассетку. - Поставь Славик пару песенок, че тебе жалко бля? Славик был сцыкуном, но жадным. Поэтому он согласился поставить только одну песню за три сигареты. Поскольку сигареты мы спиздили у него же, то нам было не жалко. А песней мы надеялись вернуть себе уважение в лагере. Тогда все обсосы слушали какую-то хуйню. Всякое диско, Пугачеву и прочую блевотню. Некоторые, типа продвинутые кексы слушали брейк-музыку и танцевали под нее. Дергались как кубики-рубики и делали глупые ебальники типа изображали из себя роботов. Мы решили показать этим мудакам настоящий музон хеви металл. Была у нас кассетка с Эксептом, вот ее то мы и решили поставить. Через пять минут в клубе, где толпа потных пионеров топталась под негритянские частушки от бони-эм, наступила тишина. Это мудак Славик поставил нашу кассету не той стороной. Мокрые от духоты и возбуждения задроты подняли свист и требовали возобновить дискач. Славик немного потупил и, наконец, поставил. В динамики ударила железная кувалда и хриплый голос визгливо захрюкал на английском языке. Все пионеры в охуевании застыли, потому что никто из них, понятное дело, не знал, как надо танцевать под хеви металл. Зато знали мы. В пионерском лагере-3. Подвывая в такт песни, мы с Жеганом выскочили на площадку и, схватив себя одной рукой за яйца, а другую выставив в сторону типа гитары в руках держим, мы начали трясти своими тыквами. Так мы оттрясли два куплета, потом начался запил это забойное соло на гитаре мы повалились на пол и как кобры стали извиваться и шевелить пальцами рук, перебирая невидимые струны. Немного поелозив по полу, я уже собрался было подняться для финального забоя, как вдруг музыка че-то резко оборвалась. Охуевшие обсосы пялившееся на нас расступились и в образовавшемся проходе объявился директор. - Это провокация? сухо спросил он нас. - Не, это Эксепт. Тяжелый рок. - Да уж урок тяжелый придется извлечь. Я вам запретил появляться на дискотеке. А вы мало того что проникли сюда, так еще и набрались наглости ставить нацистские марши! - Какие еще марши? Товарищ директор - Марш! завизжал директор и, схватив нас за воротники рубашек поволок к выходу. Упираясь, мы тащились за ним, запоминая ехидные рожи обсосов. Сочтемся, бля, уебки! Директор на следующий день опять перед всеми нас обосрал, назвав нас фашиствующими молодчиками, слушающих милитаристскую музыку. Потом он еще долго размахивал дохлой вороной, называл нас в который раз живодерами, ч е-то тер про каких-то бианки и прочую лабуду. В конце предложил выгнать нас на хуй из лагеря, и до кучи из пионеров. Брызжа слюной, он вопил тряся в нашу сторону мертвой птицей: - Неужели ради этих мерзавцев Павлик Морозов, Марат Козей и остальные герои проливали свою кровь?! Достойны ли эти два эгоиста и живодера, - тут он посмотрел на ворону, стараясь найти подтверждения своих слов и продолжил, - носить частички Красного Знамени на своих не мытых шеях?! Все напряженно тупили. Потому как по большому счету всем было насрать оставят нас или не оставят нас. Все хотели жрать и купаться. Директор еще немного прогнал, потом видимо устав, спросил мнение отряда. Из разноголосого мычания стало понятно что, дескать, хоть мы и полные пидарасы, но отряд за нас в ответе, потому что бля <<один за всех и все за одного>> и короче нас взяли на поруки. Am und dispergiert. Прошло две недели. Мы продолжали тупить с Жеганом и развлекались как могли. Купаться нас не пускали, на дискач тоже. В наряды ставили на кухню говно какое-то чистить и мыть всякий шлак. В общем, на неинтересную работу. Зато следить за нами перестали. Все решили, что мы осознали низость своего поведения и типа раскаиваемся и плачем по ночам. Кто-то слышал даже, как Жеган всхлипывал. На самом деле он тогда не всхлипывал, а сморкался. Мы тогда всю ночь собирали сопли в пакет. Тупые овцы из соседней палаты за ночь до этого перемазали нас зубной пастой это такое пионерское развлечение, считается охуенно весело измазать пионера пастой. Нам это не показалось веселым и мы решили в отместку измазать их соплями и насцать в ботинки. Но это все семечки. Наша главная мечта была теперь отомстить суке директору. Причем не просто насрать ему в компот или стекло в кабинете разбить, а отомстить по-настоящему чтобы блять весь этот ебанный лагерь охуел. А настоящая месть, как известно, требует серьезного подхода и сильной выдержки. Потому мы решили не распылять силы, не палиться зазря и полностью сосредоточились на директоре. Кстати, это спасло тупых пионерок мы не стали их мазать соплями, а только двум самым ебнутым кобылам надрочили на ебальники. Только эти дуры так и не поняли чем это у них ебла с утра измазаны были. Решили что зубной пастой. Одним словом - дуры конченные, стоило ради этого дрочить полночи. Итак, мы решили отомстить. Для начала установили слежку за директором. Когда приходит, куда уходит, че делает и все такое прочее. Как два ловких сыщика мы целыми днями сидели в кустах, наблюдая за маршрутами директора. И вот, проклюнулось интересное явление каждый день этот пидорас заходил в подсобное помещение продовольственного склада. Заходил ненадолго всего на минуту, а потом довольный пиздовал дальше. В подсобке этой трудилась баба Нюра старая корова, помощница повара. Она там целыми днями сидела и че-то там колдовала над хавчиком. - Че он там у нее делает? спросил меня Жеган. - Не знаю. Не ебет же он ее. Небось, хавчик в одинаре точит. - На хуя ему в сарае хавчик точить? Может, он че-то ныкает там? Мы удвоили наши наблюдения за подсобкой. Однажды, нам удалось подобраться близко к окну в тот момент, когда директор только зашел туда. Жеган подсадил меня и я, прижимаясь ухом к стеклу, вслушался. Раздался голос бабы Нюры: - Сергей Алексеевич, сегодня только до двенадцати. - Но ты ведь знаешь а впрочем, ладно.. че там дальше прогундел директор я не разобрал. Мы решили, что раз старуха сказала что сегодня только до двенадцати, а на ч асах, когда Алексеич заходил в подсобку было уже за час дня, значит, она имела ввиду полночь. - Хуя братан! Че надо этому пидору в полночь от старухи?! спросил Жеган. - Не знаю. Heute werden wir sehen. Наверное, он реально че-то спиздить собрался. Мы его раскусим, и нам орден дадут. Ближе к двенадцати, мы ловко соскочили с кроватей, подложив под простыни покрывала и чемоданы как будто бы это мы и есть, и на цыпочках подкрались к подсобке. В ней горел свет. Мы затаились и принялись ждать. Через несколько минут на дорожке появился директор. Он торопливо шел, держа руки в карманах штанов и воровато озираясь (точно сука, спиздить народного хозяйства собрался!). Подойдя к подсобке, он едва слышно поскребся в дверь. Та открылась, и директор проскользнул внутрь. Дверь тотчас закрылась обратно. Минут двадцать мы сидели, напряженно вслушиваясь и пытаясь разобрать звуки, доносившееся из здания. Но стены были толстые, и ничего разобрать было невозможно. В окошко же заглядывать ссали при свете лампоч ки нас могли пропалить. Но спустя несколько минут свет вдруг погас, я мигом вскарабкался Жегану на плечи и осторожно заглянул в окошко. Ебаный в рот! Это ужас что я там увидел, а увидел я все хорошо в противоположное окно бил фонарь, освещая все помещение. Как мы раньше то оконце не приметили хуй его знает. Вот что я там увидел в дальнем углу большого помещения, заваленного всяким хламом, на картонных ящиках с наброшенными поверх одеялами, в раскоряку стояла баба Нюра и держала за рога козу. Директор наш стоял сзади бедного животного, и своим мелким кривым стручком обмотанным изолентой, долбил ее в очко! При каждом тычке баба Нюра глупо улыбалась и затыкала козе пасть, а Алексеевич деловито поправлял очки и продолжал долбление. Еще немного поглядев на это рвотное зрелище, я слез на землю и сказал Жегану что необходимо съебывать. - Ну че там, Вован?! спросил кореш, когда мы отбежали к сортиру. - Этот извращенец трахает козу. - Старуху?! - Да нет настоящую козу, с рогами которая. Я чуть не сблеванул. Мало того что он ее ебет так он еще член изолентой обернул. - Так вот куда вся изоляшка пропала. Ууу сука блять! А нас еще живодерами обозвал! Че будем делать? - Как чего мстить. Надо только решить как. В течение последующих нескольких дней мы продолжали следить за директором и за бабой Нюрой. Днем они пересекались только не минутку. По ночам же продолжали свои скотские оргии, причем кувыркались не только с козой, но и с курицей и со свинками и даже друг с другом. Во время наших наблюдений мы заметили, что баба Нюра не любит жаб. Точнее даже ненавидит. Как-то раз мы работали у нее в подсобке (спецом туда напросились, чтобы подготовить себе наблюдательный пост) и она, услыхав кваканье, как-то резко так напряглась. - Это что же лягушка? - Не. Это жаба квакает. - Жаба?! Я ненавижу жаб. Уберите это мерзкое животное, а то мне дурно сделается. Во бля дурная! До чего же все бабы тупые жаб боятся. Относя животное к пруду, Жегана вдруг осенило: - Вован, а давай во время ебли им жабу подкинем? - На хуя, - не понял я. - Как это на хуя? Старуха как увидит жабу обосрется от страха и побежит голой на улицу. А там мы еще жаб разбросаем. Она завизжит, сбежится народ и пропалит директора! - А если он в этот момент не ее, а козу будет драть? - Ну так еще лучше! Все увидят, кто на самом деле в лагере живодер. - Че-то как то все это стремно. А вдруг не завизжит? Или народ не сбежится? - Да не сцы завизжит, - Жеган так уверенно говорил, что я согласился. План мести был готов. Вся операция получила кодовое название <<ночь квакающих жаб>>. Для ее успешного осуществления мы два дня вокруг дальнего пруда отлавливали отборных жаб и ныкали их по трехлитровым банкам, взятых из подсобки. Чтобы твари не сдохли раньше времени, мы кормили их комарами. Комаров было до хуя всю смену идиоты из нашего отряда хуярили этих насекомых, складывая тушки в полиэтиленовые пакеты. Какой-то весельчак сказал им, что за килограмм убитых комаров дают кучу денег. Вот они и хлопали в ладоши целыми днями. Насобирав штук двести рептилий, в основном жаб, хотя были и лягушки мы решили что этого хватит. Точнее я так решил. Жеган же для очистки совести до вечера охотился за скользкими тварями. Ночью мы открыли наши банки и разбросали животных вокруг подсобки, чтобы бабка точно хоть одну увидела. Сами же пробрались внутрь местечко мы там себе до этого оборудовали. Оргия как раз только начиналась, баба Нюра ввела упирающуюся козу. Они погасили свет, опрокинули по стакашке самогона и принялись ебаться. Мы терпеливо ждали наиболее удобного случая чтобы начать операцию. И вот он наступил. В тот момент, когда Алексеич опять намотал себе на хуй изоляшку и принялся долбить козу, а старуха визгливо посмеиваясь держала животное за рога, Жеган метнул в них огромной жирной жабой. Жеган был отличный метатель: тварь упала аккурат на спину козе прямо перед еблом бабы Нюры. От удара, возмущенная жаба громко квакнула и уставилась на старуху. Та чутка повтыкала в изумлении на рептилию, а потом, распахнув свою немытую пасть, истошно закричала. Я и не знал что можно так громко орать - у нас перепонки чуть не полопались это пиздец просто как она заорала. Директор, коза и жаба онемели от ужаса и застыли как статуи. Потом жаба первой очухалась и попыталась свалить, но не успела баба Нюра размазала ее кулаком по козьей спине и, не переставая истошно орать, бросилась на улицу. Там она тут же подскользнулась на оч ередной жабе и ебнулась бошкой об землю. На этом крик прекратился и наступила тишина, прерываемая редким кваканием. Директор придя в себя, попробовал вынуть свой стручок из козы. Хуй там! От старухиного удара у рогатой скотины залипла пизда, и вдобавок отняло ноги. - Отдай мой хуй! орал он животному в ухо и пытался выдернуть себя из заклиневшего дупла. Еще немного повозившись, директор не нашел ничего лучше как подхватить умирающую козу и ломануться с ней на улицу. Но там он понятное дело налетел на старуху и ебнулся, подминая под себя несчастное животное. При падении он видимо сломал себе член, потому что тоже громко заорал, обзывая уже мертвую козу пидарасиной. К этому моменту весь лагерь, разбуженный адским ревом старухи, стекался к месту происшествия. Мы затаились с Жеганом, чувствуя скорую развязку. Наконец, на дорожке показались бежавшие к нам повара и хозобслуга их корпус был ближе всего к подсобке. Сзади уже маячили первые обсосы, прямо в трусах несясь и сгорая от любопытства. - Бля, Жеган, нас пропалят конкретно! - Не сцы Вован. Им щас не до нас будет. Und sicher. Не добежав двадцати метров, чуваки из хозобслуги повалились, поскользнувшись на разбросанных жабах. Судя по истошным крикам сзади, обсосы тоже угодили в западню. В образовавшейся каше мы с Жеганом удачно выскользнули из подсобки и слились со своим отрядом, по типу только прибежали. Вскоре весь лагерь обступил подсобку, в охуевании уставившись на веселую панораму. Перед самой дверью в сарай прохлаждалась баба Нюра, на ней лежал постанывая голый директор с насаженной на член дохлой козой, а вокруг ползали сотни полу раздавленных жаб и лягушек. Кстати, при виде последних многие из баб подняли поросячий визг. Наконец приехала вызванная кем-то <<скорая>> и ментовка. Всех разогнали по отрядам, а тела извращенцев погрузили в машину. Через три дня лагерь в срочном порядке закрыли. Мы с Жеганом довольные вернулись домой. - Ну чего, как отдохнули сынки? спросил нас встречающий папаня. - Нормально. Только скучновато там в этом лагере. И директор живодером оказался. - Да уж. Мне все рассказали ужас какой. Вы то не проказничали там? Не курили? - Не. Es ist okay. Мы с Жеганом самолетики клеили и на дискотеки ходили. Больше я в пионерских лагерях и не бывал. Ну его на хуй такую пионерию. В деревне четче и веселей. И скотину некто не ебет между прочим. А месть, что и говорить, грамотная получилась!